Перекрёсток улицы Дружаева и Дьяконова"Чужие-4"

Волейбол 3000

Головачёв, как обычно, пишет очень замечательно!
Это произведение мне очень понравилось;
вот отрывок из него, самый впечатляющий и значительный.
Это концовка.
Отсканировал с помощью сканера и преобразовал в текст с помощью FineReader 6 (всё же 7 версия не захотела у меня работать).


...
Два дня Иван скрывал от всех свое физическое превосходство
и мучительно размышлял, что делать дальше. Старые переживания,
свойственные ему в "доисправленной" жизни, вернулись вновь, но
теперь он решил их иначе: комплекс неполноценности превратился
в комплекс превосходства и мучительное нежелание возвращаться
к прежней жизни. Душа Ивана превратилась в ад, где добродетель
боролась с низменными сторонами личности, и он все чаще ловил
себя на успокаивающей мысли, что ничего плохого не случится,
если он останется "суперменом", просто придется жить тихо и по
возможности не проявлять своего превосходства. Омар Хайям со
своими нравоучениями типа:

Ад и рай - в небесах, утверждали ханжи.
Я, в себя заглянув, убедился во лжи.
Ад и рай - не круги во дворце Мирозданья,
Ад и рай - это две половины души.
- заглох совсем.

Конечно, оставался еще волейбол. Ивана тянуло на площадку
всей сильней и сильней, знания и возможности требовали отдачи,
выхода в реальность, но показать себя в игре современников - зна-
чило раскрыть инкогнито, расшифровать себя неизвестному наблю-
дателю, который когда-то выявил его среди болельщиков, и тогда
о нем вспомнят там, в будущем, и вернутся, чтобы исправить недо-
смотр... Иван приказал себе забыть не только о волейболе трехты-
сячного года, но и вообще о существовании этой игры, и решился
на бегство, хотя бы временное, из города, в глубине души сознавая,
что способов бегства от самого себя не существует.
На третий день борьбы с самим собой, притворяясь хромым,
он заявился в деканат и отпросился на две недели для "лечения
на море", придумав какую-то "чудодейственную" бальнеолечебницу
под Одессой. Декан дал разрешение, не задав ни одного вопроса,
чем облегчил мучения Ивана, и сомнения беглеца разрешились
сами собой.
Вернувшись домой, он сочинил матери "командировку" -, с удив-
лением прислушиваясь к себе: лгать становилось все легче, язык
произносил ложь, почти не запинаясь. Уложив вещи в спортивную
сумку, позвонил на вокзал, узнал, когда отходят поезда на юг, в сто-
рону Одессы, и полчаса унимал сердце, понимая, что возврата
к прежней жизни нет: он уже переступил невидимую черту, отделяю-
щую совесть от цинизма.

Но он недооценил своего прежнего "я". В троллейбусе нахлы-
нули воспоминания, навалилось душное, жаркое чувство утраты,
болезненного смятения, неуютной потери смысла жизни, пришлось
сойти за три остановки до вокзала, пряча пылающее лицо от любо-
пытных взоров окружающих.
- Ваня! - позвал вдруг кто-то с другой стороны улицы, выхо-
дящей прямо на набережную. Голос был мужской и знакомый,
но Иван не хотел ни с кем разговаривать и с ходу свернул в дыру
в заборе: справа шла стройка двенадцатиэтажного жилого дома.
Его окликнули еще раз, пришлось прибавить ходу. Иван обошел
штабель кирпичей, нырнул в подъезд и, не останавливаясь, одним
духом, словно убегая не от настырного знакомого, а от самого себя,
поднялся на самый верх здания. Никто его не остановил, прини-
мая то ли за проверяющего, то ли за члена кооператива дома. Две-
надцатый и одиннадцатый этажи еще достраивались, и он вышел на
балкон десятого, выходящий на улицу и реку за ней. Внизу шел не-
скончаемый плотный поток пешеходов, не обращавших внимания
на привычный пейзаж стройки, равнодушный ко всему, что проис-
ходит вне данного отрезка маршрута и конкретной цели бытия.
Иван поставил сумку на пол балкона и бездумно уставился в про-
пасть, распахнутую обрывом проспекта. Не хотелось ни думать, ни
двигаться, ни стремиться к чему-то, жизнь тягуче двигалась мимо,
аморфная и не затрагивающая сознание, раздражающее нервы
стремление к цели растворилось в умиротворении принятого испод-
воль решения, как облако пара в воздухе...
Сколько времени он так простоял - не помнил.
Очнулся, как от толчка, хотя никого рядом не было. Взгляда
вверх было достаточно, чтобы понять - случилось непредвиденное,
грозящее отнять многие жизни тех, кто шел сейчас под стеной зда-
ния по своим неотложным делам: четырехсоткилограммовая плита
перекрытия, как в замедленной киносъемке, соскользнула с края
крыши, пробила ограждение лесов и зависла на мгновение, задер-
жавшись за железную штангу, чтобы затем рухнуть вниз с высоты
в тридцать метров.


- Сейчас грохнется! - сказал кто-то чужой внутри Ивана,
хотя мозг, натренированный на мгновенную реакцию в трехтысяч-
ном году, уже рассчитал варианты вмешательства, способность
изменить реальность события. Требовалось немногое: по-волей-
больному прыгнуть с балкона вперед и вверх и "заблокировать"
плиту так, чтобы результирующий вектор ее последующего падения
уперся в реку. Все. И сделать это мог только один человек в мире -
Иван Погуляй, с его новыми "сверхчеловеческими" по оценке совре-
менников возможностями.
Не делай глупости, шепнул ему внутренний голос. Никто не
знает, что ты это можешь, никто никогда не догадается, ты не вино-
ват, что техника безопасности здесь не сработала. Ты для этого
ушел из дома? Только жить начинаешь по-человечески...

Мгновение истекло. Плита сорвалась с железной стойки лесов.

Если бы еще была возможность уцелеть самому, добавил внут-
ренний голос, а то ведь разобьешься в лепешку!..

В следующее мгновение Иван прыгнул, как никогда не прыгал
даже во время прошедших Игр, вытянул руки, безошибочно встре-
тил плиту в нужной точке и направил ее по дуге в реку, тем самым
"заблокировав" чью-то смерть...


...Уложил вещи в спортивную сумку, позвонил на вокзал, узнать,
когда уходят поезда на юг, в сторону Одессы, и полчаса унимал
сердце, понимая, что возврата к прежней жизни нет: он уже пере-
ступил невидимую черту, отделяющую совесть от цинизма.
Но он недооценил своего прежнего "я". В троллейбусе нахлы-
нули воспоминания, навалилось душное, жаркое чувство утраты,
болезненного смятения, неуютной потери смысла жизни, пришлось
сойти за три остановки до вокзала, пряча пылающее лицо от любо-
пытных взоров окружающих.
- Ваня! - позвал вдруг кто-то с другой стороны улицы, являю-
щейся одновременно и набережной. Голос был мужской и знакомый,
но Иван не хотел ни с кем разговаривать и с ходу свернул в дыру
в заборе: справа шла стройка двенадцатиэтажного жилого дома.
Его окликнули еще раз, пришлось прибавить ходу. Иван обошел
штабель кирпичей, нырнул в подъезд и, не останавливаясь, одним
духом, словно убегая не от настырного знакомого, а от самого себя,
поднялся на самый верх здания. Никто его не остановил, принимая
то ли за проверяющего, то ли за члена кооператива дома. Двенад-
цатый и одиннадцатый этажи еще достраивались, и он вышел на
балкон десятого, выходящий на улицу и реку за ней. Внизу струился
нескончаемый плотный поток пешеходов, не обращавших внимания
на привычный пейзаж стройки, равнодушный ко всему, что происхо-
дит вне данного маршрута и конкретной цели бытия.
Иван поставил сумку на пол балкона и бездумно уставился в про-
пасть, распахнутую под ногами. Не хотелось ни думать, ни двигать-
ся, ни стремиться к чему-то, жизнь тягуче шла мимо, аморфная
и не затрагивающая сознание, раздражающее нервы стремление
к цели растворилось в умиротворении принятого исподволь решения,
как облако горячего пара в воздухе...
И в этот момент что-то произошло. Мир вокруг исчез. Иван
оказался внутри серого кокона с дымчатыми стенами. Из стены
вышел человек и оказался Устюжиным, тренером "Буревестника".

С минуту они смотрели друг на друга. Потом Иван кивнул.
- Я так и думал, что вы и есть наблюдатель.
- Вы правы.- В глазах Устюжина появилось сложное выра-
жение вины, горечи и холодной жестокости.- Итак, Иван Михай-
лович, вы вернулись. Поговорим?
- Поговорим,- согласился Иван.- Хотя я в глупейшем поло-
жении. Как случилось, что меня вернули с памятью?
Устюжин помрачнел, глаза у него и вовсе сделались, как у боль-
ного без надежды на выздоровление, тоскливыми и всепонимаю-
щими.
- Редчайший случай в моей практике. Виомфант Даниил сол-
гал, что отпустил тебя прежним! Эти автоматы имеют не только
интеллект, но и эмоциональную сферу, так что от людей их отли-
чают только способы размножения и существования. Не знаю, чем
ты ему так понравился, что он смог солгать! Специалисты еще не
разобрались.
Иван тихо присвистнул.
- Не ожидал!
- Мы, к сожалению, тоже. Но виноват во всем я, что не про-
контролировал возвращения и не начал искать тебя в тот же день.
- И вы появились, чтобы исправить ошибку? - Иван развел
руками и улыбнулся.- Я готов. Попытка к бегству не удалась, и
к лучшему. Я ведь хотел уехать отсюда и жить полным сил. Но едва
ли я смог бы прожить таким образом долго.
- Я знаю.- Выражение глаз Устюжина не изменилось.-
Все гораздо сложнее. Мою ошибку исправить труднее, чем твою.
После того, что произошло, у нас с тобой есть три варианта: в поряд-
ке исключения, потому что вина лежит на всех нас и больше всего
на мне. Совет разрешил тебе самому выбирать свою судьбу. Это пер-
вый прецедент подобного рода, который послужит нам уроком. Что
касается меня, то я отстранен от работы наблюдателя и буду скоро
отправлен в другое время и на другую работу. Итак, вариант первый:
игрок сборной Земли трехтысячного года... к сожалению, без права
возвращения в свой век. Сейчас ты поймешь почему. Второй: наблю-
датель хомоаномалий Земли всех времен, и тоже без права возвра-
щения домой.- Устюжин поднял измученные внутренней болью
глаза.- И третий... оставить все, как есть.
Иван удивился: ,
- Не понял! Жить здесь таким?!
- Не жить, Иван Михайлович. Жить тебе осталось всего пол-
часа. Сейчас ты увидишь падающую железобетонную плиту и прыг-
нешь в последний раз в жизни, использовав все навыки волейболис-
та, ей навстречу, чтобы сбить с траектории и спасти тех, кто идет
внизу, ни о чем не подозревая.
Молчание повисло внутри пространственного кокона, тяжелое
и холодное, как ржавая болотная вода. Двое молча смотрели друг
на друга и решали одну и ту же задачу, каждый по-своему, постав-
ленные волей жестоких обстоятельств в абсолютно неравные усло-
вия, перед нравственным выбором одного. Потом Иван спросил
пересохшими губами:
- Вот значит как... и выхода... нет?
Устюжин понял.
- Нет. История должна подчиняться закону детерминизма, как
и пространство-время. Мы не можем произвольно изменять исто-
рию, а падающая плита - это не безобидное явление, это истори-
ческий факт, повлекший тяжелые последствия. Остановим мы пли-
ту - и мир будущего изменится, потому что изменится реальность
биографических линий большого количества людей. Начни мы ис-
правлять прошлое - и будущего бы не было. Конечно, в мире за
все время существования человечества свершилось много жестоких
событий: войны, стихийные бедствия, катаклизмы, и многое можно
было бы повернуть не так, но потомки - ветви, а мы - их корни.
Они станут такими, какими ты их видел, если и мы останемся теми
же, с грузом наших ошибок и сомнений, и лучших моральных ка-
честв. Итак, что ты выбрал?
- Что тут выбирать,- пробормотал Иван.- Выходит, из-за
меня вы идете на нарушение закона? Конечно, играть в сборной
Земли и жить там... разве я заслужил? Но объясните, что это за
работа - наблюдатель хомоаномалий.
- Все просто. Спустя полтысячи лет после твоего рождения на
Земле возникнет служба, назовем ее "Хомо супер", которая начнет
искать аномалии талантов среди людей во всех веках, чтобы гено-
фонд человечества, фонд гениев и творцов "работал" в полную силу,
с отдачей своего потенциала человечеству. Я работаю здесь, в Ряза-
ни двадцатого века, другие наблюдатели сидят в других временах,
такие же люди, как и все. Я не "пришелец из будущего", а такой же
рязанец, как и ты, мне просто повезло, что я работаю в родное время.
- Поиск гениев? - переспросил Иван, оглушенный откры-
тием.- Я-то здесь при чем?
- Хочешь, чтобы это сказал я? Гениев, кстати, обогнавших
свое время, не так уж и мало, просто мы знаем далеко не всех. Реа-
лизуют свои возможности лишь яркие индивидуальности или те,
кому помогли фортуна, случай, обстоятельства, условия. Самые
громкие примеры ты, наверное, знаешь: индеец майя Кецалькоатль-
Пернатый Змей, Джордано Бруно, Леонардо да Винчи, Эйнштейн.
Иван скептически усмехнулся.
- Неужели и я в этой шеренге?
- Устюжин не улыбнулся в ответ.
- Напрасно иронизируешь, ты тоже гений - гений спорта,
гений волейбола, если хочешь, очень редкое явление. Среди сфер
искусства, культуры, политики, науки и техники, сфера спорта -
самая ненасыщенная гениями. Талантливых спортсменов немало,
гениев - единицы. Бегун Владимир Куц, хоккеист Валерий Харла-
мов, прыгун Боб Бимон, футболист Пеле, борец Иван Поддубный.
Список можно продолжить, но он мал. Ты выбираешь профессию
наблюдателя?

Иван качнул головой, закрыв глаза и снова вспоминая свою
последнюю игру в волейбол трехтысячного года.

- А что будет, если я... не прыгну?
Устюжин отвел глаза.

- Будут... жертвы. Но ведь ты мог и не зайти сюда, мог просто
ускорить шаг и пройти мимо. Так что выбор твой оправдан.

"Вы это искренне говорите?" - хотел спросить Иван, но пере-
думал, он и так понял тренера.- Ясно. Однако, чтобы стать наблю-
дателем хомоаномалий, нужно иметь призвание. К тому же про-
фессия наблюдателя требует таких качеств, как терпение и умение
оценить человека с первого взгляда. И главное: у долга и совести
альтернативы нет, не может быть. Я струсил, это правда, но уйти
сейчас в будущее, зная результат такого бегства... это... предатель-
ство!

Устюжин отвернулся, помолчал и сказал глухо:

- Я не ошибся в тебе, брат. Прости за вмешательство в твою
судьбу. Прощай.

- Прощайте.- Иван задержал руку тренера в своей.- Не
поминайте лихом. Еще один вопрос, он почему-то мучает меня: как
будут играть в волейбол еще через тысячу лет после тех Игр? Ведь
волейбол в трехтысячном - не предел.

- Не предел,- согласился Устюжин.- Например, в четырех-
тысячном году произойдет слияние многих игровых видов спорта
с искусством, игры будут напоминать красочные представления-
турниры со множеством действующих лиц... а волейбол станет
хроноконформным: во время игры будет трансформироваться
не только мяч, ко и пространственный объем игры, и время, и
сами игроки.

Иван вскинул заблестевшие глаза:

- Хотел бы я поиграть в такой волейбол...

* * *

- Ваня! - позвал вдруг кто-то с другой стороны улицы,
являющейся одновременно и набережной. Голос был мужской
и знакомый, но Иван не хотел ни с кем разговаривать и с ходу
свернул в дыру в заборе: справа шла стройка двенадцатиэтажного
жилого дома...